"Каждый раз нужно прыгать со скалы и отращивать крылья по пути вниз".
Альфред де Виньи.
Смерть Волка.
I
Под огненной луной крутились вихрем тучи,
Как дым пожарища. Пред нами бор дремучий
По краю неба встал зубчатою стеной.
Храня молчание, мы по траве лесной,
По мелководью шли в клубящемся тумане,
И вдруг под ельником, на небольшой поляне,
Когда в разрывы туч пробился лунный свет,
Увидели в песке когтей могучих след.
Мы замерли, и слух и зренье напрягая,
Стараясь не дышать. Чернела ночь глухая.
Кусты, равнина, бор молчали в мёртвом сне.
Лишь флюгер где-то ныл и плакал в вышине,
Когда ночной зефир бродил под облаками
И башни задевал воздушными шагами,
И даже старый дуб в тени нависших скал,
Казалось, оперся на локоть и дремал.
Ни шороха. Тогда руководивший нами
Старейший из ловцов, нагнулся над следами,
Почти припав к земле. И этот человек
Не знавший промаха во весь свой долгий век,
Сказал, что узнаёт знакомую повадку:
По глубине следов, их форме и порядку
Признал он двух волков и двух больших волчат,
Прошедших только что, быть может, час назад.
Мы ружья спрятали, чтоб дула не блестели,
Мы вынули ножи и, раздвигая ели,
Пошли гуськом, но вдруг отпрянули: на нас
Глядели в темноте огни горящих глаз.
Во мгле, пронизанной потоком зыбким света,
Играя, прыгали два лёгких силуета,
Как пёс, когда визжит и вертится волчком
Вокруг хозяина, вернувшегося в дом.
Мог выдать волчью кровь лишь облик их тревожный,
И каждый их прыжок, бесшумный, осторожный,
Так ясно говорил, что их пугает мрак,
Где скрылся человек, непримеримый враг.
Отец стоял, а мать сидела в отдаленьи,
Как та, чью память Рим почтил в благоговеньи
И чьи сосцы в лесной хранительной тени,
Питали Ромула и Рема В оны дни.
Но волк шагнул и сел. Передних лап когтями
Упёрся он в песок. Он поводил ноздрями.
И словно размышлял: бежать или напасть?
Потом оскалил вдруг пылающую пасть,
И, свору жадных псов лицом к лицу встречая,
Он в горло первому, охрипшее от лая,
Свои вонзил клыки, готовый дать отпор,
Хоть выстрелы его дырявили в упор
И хоть со всех сторон ножи остервенело
Ему наперекрест распарывали тело,-
Разжаться он не дал своим стальным тискам,
Покуда мёртвый враг не пал к его ногам.
Тогда он, кинув пса, обвёл нас мутным оком,
По шерсти вздыбленной бежала кровь потоком,
И, пригвождён к земле безжалостным клинком,
Он видел только сталь холодную кругом.
Язык его висел, покрыт багровой пеной,
И, судорогой вдруг пронизанный многновенной,
Не думая о том, за что и кем сражён,
Упал, закрыл глаза и молча умер он.
II
Я на ружьё поник, охваченный волненьем,
Погоню продолжать казалось преступленьем.
Сначала медлила вдали его семья,
И будь они вдвоём, - В том клятву дал бы я, -
Великолепная и мрачная подруга
В беде не бросила б отважного супруга.
Но, помня долг другой, с детьми бежала мать,
Чтоб выучить сынов таиться, голодать,
И враждовать с людьми, и презирать породу
Четвероногих слуг, продавших нам свободу,
чтобы для нас травить за пищу и за кров
Былых владетелей утёсов и лесов.
III
И скорбно думал я: "О царь всего земного,
О гордый человек, - увы, какое слово,
И как ты, жалкий сам его сумел попрать?
Учись у хищников прекрасных умирать!
Увидев и познав убожество земное,
Молчаньем будь велик, оставь глупцам иное.
Да, я постиг тебя, мой хищный дикий брат.
Как много говорил мне твой последний взгляд!
Он говорил: "Усвой в дороге одинокой
Веленья мудрости суровой и глубокой
И тот стоический и гордый строй души,
С которым я рождён и жил в лесной глуши.
Лишь трус и молится и хнычет безрассудно -
Исполнись мужества, когда боренье трудно,
Желанья затаи в сердечной глубине
И молча отстрадав, умри, подобно мне".
Смерть Волка.
I
Под огненной луной крутились вихрем тучи,
Как дым пожарища. Пред нами бор дремучий
По краю неба встал зубчатою стеной.
Храня молчание, мы по траве лесной,
По мелководью шли в клубящемся тумане,
И вдруг под ельником, на небольшой поляне,
Когда в разрывы туч пробился лунный свет,
Увидели в песке когтей могучих след.
Мы замерли, и слух и зренье напрягая,
Стараясь не дышать. Чернела ночь глухая.
Кусты, равнина, бор молчали в мёртвом сне.
Лишь флюгер где-то ныл и плакал в вышине,
Когда ночной зефир бродил под облаками
И башни задевал воздушными шагами,
И даже старый дуб в тени нависших скал,
Казалось, оперся на локоть и дремал.
Ни шороха. Тогда руководивший нами
Старейший из ловцов, нагнулся над следами,
Почти припав к земле. И этот человек
Не знавший промаха во весь свой долгий век,
Сказал, что узнаёт знакомую повадку:
По глубине следов, их форме и порядку
Признал он двух волков и двух больших волчат,
Прошедших только что, быть может, час назад.
Мы ружья спрятали, чтоб дула не блестели,
Мы вынули ножи и, раздвигая ели,
Пошли гуськом, но вдруг отпрянули: на нас
Глядели в темноте огни горящих глаз.
Во мгле, пронизанной потоком зыбким света,
Играя, прыгали два лёгких силуета,
Как пёс, когда визжит и вертится волчком
Вокруг хозяина, вернувшегося в дом.
Мог выдать волчью кровь лишь облик их тревожный,
И каждый их прыжок, бесшумный, осторожный,
Так ясно говорил, что их пугает мрак,
Где скрылся человек, непримеримый враг.
Отец стоял, а мать сидела в отдаленьи,
Как та, чью память Рим почтил в благоговеньи
И чьи сосцы в лесной хранительной тени,
Питали Ромула и Рема В оны дни.
Но волк шагнул и сел. Передних лап когтями
Упёрся он в песок. Он поводил ноздрями.
И словно размышлял: бежать или напасть?
Потом оскалил вдруг пылающую пасть,
И, свору жадных псов лицом к лицу встречая,
Он в горло первому, охрипшее от лая,
Свои вонзил клыки, готовый дать отпор,
Хоть выстрелы его дырявили в упор
И хоть со всех сторон ножи остервенело
Ему наперекрест распарывали тело,-
Разжаться он не дал своим стальным тискам,
Покуда мёртвый враг не пал к его ногам.
Тогда он, кинув пса, обвёл нас мутным оком,
По шерсти вздыбленной бежала кровь потоком,
И, пригвождён к земле безжалостным клинком,
Он видел только сталь холодную кругом.
Язык его висел, покрыт багровой пеной,
И, судорогой вдруг пронизанный многновенной,
Не думая о том, за что и кем сражён,
Упал, закрыл глаза и молча умер он.
II
Я на ружьё поник, охваченный волненьем,
Погоню продолжать казалось преступленьем.
Сначала медлила вдали его семья,
И будь они вдвоём, - В том клятву дал бы я, -
Великолепная и мрачная подруга
В беде не бросила б отважного супруга.
Но, помня долг другой, с детьми бежала мать,
Чтоб выучить сынов таиться, голодать,
И враждовать с людьми, и презирать породу
Четвероногих слуг, продавших нам свободу,
чтобы для нас травить за пищу и за кров
Былых владетелей утёсов и лесов.
III
И скорбно думал я: "О царь всего земного,
О гордый человек, - увы, какое слово,
И как ты, жалкий сам его сумел попрать?
Учись у хищников прекрасных умирать!
Увидев и познав убожество земное,
Молчаньем будь велик, оставь глупцам иное.
Да, я постиг тебя, мой хищный дикий брат.
Как много говорил мне твой последний взгляд!
Он говорил: "Усвой в дороге одинокой
Веленья мудрости суровой и глубокой
И тот стоический и гордый строй души,
С которым я рождён и жил в лесной глуши.
Лишь трус и молится и хнычет безрассудно -
Исполнись мужества, когда боренье трудно,
Желанья затаи в сердечной глубине
И молча отстрадав, умри, подобно мне".
-
-
15.11.2005 в 00:02Мне нравиться ...
-
-
15.11.2005 в 00:31Очень красиво...
-
-
15.11.2005 в 19:01Это радует)